Мне, видимо, про еду неслучайно попадается....
читать дальше«Царская семья благоволила к Крылову, - рассказывал один из друзей поэта, -
и одно время он получал приглашения на маленькие обеды к императрице и великим князьям.
Прощаясь с Крыловым после одного обеда у себя, дедушка (А.М. Тургенев) пошутил:
«Боюсь, Иван Андреевич, что плохо мы вас накормили - избаловали вас царские повара».
Крылов, оглядываясь и убедившись, что никого нет вблизи, ответил:
«Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался.
А я также прежде так думал - закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю:
какой уж тут ужин - и прислугу отпустил.
А вышло что?
Убранство, сервировка - одна краса.
Сели - суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны,
да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица.
Ей-богу, пять ложек всего набрал.
Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят?
Смотрю - нет, у всех такое же полноводье.
А пирожки? - не больше грецкого ореха.
Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит.
Попридержал я его за пуговицу, и еще парочку снял.
Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется.
Рыба хорошая - форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают, - куда меньше порционного!
Да и что тут удивительного, когда все, что покрупней, торговцам спускают.
Я сам у Каменного моста покупал. За рыбами пошли французские финтифлюшки.
Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки,
и трюфелей обрезочки - всякие остаточки. На вкус недурно.
Хочу второй горшочек взять, а блюдо уж далеко.
Что же это, думаю, такое?
Здесь только пробовать дают?
Добрались до индейки.
Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся.
Подносят. Хотите верьте или нет - только ножки и крылушки, на маленькие кусочки обкромленные,
рядушком лежат, а самая-то птица под ними припрятана, и нерезаная пребывает.
Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку.
Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке.
Пустыня пустыней.
И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла.
А тут вижу - царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит
и на меня указывает.
И что же?
Второй раз мне индейку поднесли.
Низкий поклон я царице отвесил - ведь жалованная.
Хочу брать, а птица так неразрезанная и лежит.
Нет, брат, шалишь - меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею.
Так вот фунтик питательного и получил.
А все кругом смотрят - завидуют.
А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку
и к обеду, изверги, подогрели!
А сладкое!
Стыдно сказать.
Пол-апельсина!
Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито.
Со злости с кожей я его и съел.
Плохо царей наших кормят, - надувательство кругом.
А вина льют без конца.
Только что выпьешь, - смотришь, опять рюмка стоит полная.
А почему?
Потому что придворная челядь потом их распивает.
Вернулся я домой голодный-преголодный.
Как быть?
Прислугу отпустил, ничего не припасено.
Пришлось в ресторацию ехать.
А теперь, когда там обедать приходится, - ждет меня дома всегда ужин.
Приедешь, выпьешь рюмочку водки, как будто вовсе не обедал».
Современница так описывает один из званых обедов, устраивавшихся Крылову его почитателями.
Обедали в пять часов. Крылов появлялся аккуратно в половине пятого.
Перед обедом он неизменно прочитывал две или три басни.
Выходило у него прелестно. Приняв похвалы как нечто обыденное и должное,
Крылов водворялся в кресло, - и все его внимание было обращено теперь на дверь в столовую.
Появлялся человек и провозглашал:
«Обед подан!»
Крылов быстро поднимался с легкостью, которой и ожидать нельзя было,
оправлялся и становился у двери. Вид у него был решительный, как у человека,
готового, наконец, приступить к работе.
Скрепя сердце, пропускал вперед дам, первый следовал за ними и занимал свое место.
Лакей-киргиз Емельян подвязывал Крылову салфетку под самый подбородок,
вторую расстилал на коленях и становился позади его стула.
На первое блюдо уха с расстегаями; ими всех обносили,
но перед Крыловым стояла глубокая тарелка с горою расстегаев.
Он быстро с ними покончил и после третьей тарелки ухи обернулся к буфету.
Емельян поднес ему большое общее блюдо, на котором еще оставался запас.
На второе подали огромные отбивные телячьи котлеты, еле умещались на тарелке, - не осилишь и половины.
Крылов съел одну, потом другую; приостановился, окинул взором обедающих,
потом произвел математический подсчет и решительно потянулся за третьей.
Громадная жареная индейка вызвала у него восхищение.
«Жар-птица! - твердил он, жуя и обкапывая салфетку. -
У самых уст любезный хруст. Ну и поджарено! Точно кожицу отдельно и индейку
отдельно жарили. Искусники! Искусники!»
К этому еще мочения, которые Крылов очень любил, - нежинские огурчики, брусника, морошка.
Крылов блаженствовал, глотая огромные антоновки, как сливы.
Первые три блюда готовила кухарка, два последних - повар из английского клуба, знаменитый Федосеич.
И вот подавался страсбургский паштет, - не в консервах, присланных из-за границы,
а свежеприготовленный Федосеичем из самого свежего сливочного масла, трюфелей и гусиных печенок.
Крылов делал изумленное лицо и с огорчением обращался к хозяину:
«Друг милый и давнишний, зачем предательство это? Ведь узнаю Федосеича руку!
Как было по дружбе не предупредить! А теперь что? Все места заняты!»
- «Найдется местечко!» - утешал хозяин.
- «Место-то найдется, но какое? Первые ряды все заняты, партер весь, бельэтаж и все ярусы тоже.
Один раек остался. Федосеич - и раек! Ведь это грешно!»
- «Ничего, помаленьку в партер снизойдет!» - посмеивался хозяин.
- «Разве что так», - соглашался Крылов и накладывал себе тарелку горой.
Но вот и сладкое.
«Ну, что? Найдется еще местечко?» - интересовался хозяин.
«Для Федосеича трудов всегда найдется. А не нашлось бы, то и в проходе постоять можно», - отшучивался Крылов.
Водки и вина пил он немного, но сильно налегал на квас.
Выходить из столовой Крылов не торопился, пропуская всех вперед.
Войдя в кабинет, где пили кофей, он останавливался, деловито осматривался
и направлялся к покойному креслу, поодаль от других.
Он расставлял ноги и, положив локти на ручки кресла, складывал руки на животе.
Крылов не спал, не дремал, - он переваривал.
Удав удавом.
На лице выражалось довольство.
От разговора он положительно отказывался.
Все это знали и его не тревожили.
Но если кто-нибудь неделикатно запрашивал его, в ответ неслось неопределенное мычание.
Кофея выпивал он два стакана со сливками наполовину, а сливки были -
воткнешь ложку, она так и стоит. Чай пили в девятом часу; к этому времени Крылов
постепенно отходил, начинал прислушиваться к разговору и принимать в нем участие.
Ужина в этом доме не бывало, и хотя Крылов отлично это знал,
но для очистки совести, залучив в уголок Емельяна, покорно спрашивал:
«Ведь ужина не будет?»
читать дальше«Царская семья благоволила к Крылову, - рассказывал один из друзей поэта, -
и одно время он получал приглашения на маленькие обеды к императрице и великим князьям.
Прощаясь с Крыловым после одного обеда у себя, дедушка (А.М. Тургенев) пошутил:
«Боюсь, Иван Андреевич, что плохо мы вас накормили - избаловали вас царские повара».
Крылов, оглядываясь и убедившись, что никого нет вблизи, ответил:
«Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался.
А я также прежде так думал - закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю:
какой уж тут ужин - и прислугу отпустил.
А вышло что?
Убранство, сервировка - одна краса.
Сели - суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны,
да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица.
Ей-богу, пять ложек всего набрал.
Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят?
Смотрю - нет, у всех такое же полноводье.
А пирожки? - не больше грецкого ореха.
Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит.
Попридержал я его за пуговицу, и еще парочку снял.
Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется.
Рыба хорошая - форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают, - куда меньше порционного!
Да и что тут удивительного, когда все, что покрупней, торговцам спускают.
Я сам у Каменного моста покупал. За рыбами пошли французские финтифлюшки.
Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки,
и трюфелей обрезочки - всякие остаточки. На вкус недурно.
Хочу второй горшочек взять, а блюдо уж далеко.
Что же это, думаю, такое?
Здесь только пробовать дают?
Добрались до индейки.
Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся.
Подносят. Хотите верьте или нет - только ножки и крылушки, на маленькие кусочки обкромленные,
рядушком лежат, а самая-то птица под ними припрятана, и нерезаная пребывает.
Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку.
Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке.
Пустыня пустыней.
И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла.
А тут вижу - царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит
и на меня указывает.
И что же?
Второй раз мне индейку поднесли.
Низкий поклон я царице отвесил - ведь жалованная.
Хочу брать, а птица так неразрезанная и лежит.
Нет, брат, шалишь - меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею.
Так вот фунтик питательного и получил.
А все кругом смотрят - завидуют.
А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку
и к обеду, изверги, подогрели!
А сладкое!
Стыдно сказать.
Пол-апельсина!
Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито.
Со злости с кожей я его и съел.
Плохо царей наших кормят, - надувательство кругом.
А вина льют без конца.
Только что выпьешь, - смотришь, опять рюмка стоит полная.
А почему?
Потому что придворная челядь потом их распивает.
Вернулся я домой голодный-преголодный.
Как быть?
Прислугу отпустил, ничего не припасено.
Пришлось в ресторацию ехать.
А теперь, когда там обедать приходится, - ждет меня дома всегда ужин.
Приедешь, выпьешь рюмочку водки, как будто вовсе не обедал».
Современница так описывает один из званых обедов, устраивавшихся Крылову его почитателями.
Обедали в пять часов. Крылов появлялся аккуратно в половине пятого.
Перед обедом он неизменно прочитывал две или три басни.
Выходило у него прелестно. Приняв похвалы как нечто обыденное и должное,
Крылов водворялся в кресло, - и все его внимание было обращено теперь на дверь в столовую.
Появлялся человек и провозглашал:
«Обед подан!»
Крылов быстро поднимался с легкостью, которой и ожидать нельзя было,
оправлялся и становился у двери. Вид у него был решительный, как у человека,
готового, наконец, приступить к работе.
Скрепя сердце, пропускал вперед дам, первый следовал за ними и занимал свое место.
Лакей-киргиз Емельян подвязывал Крылову салфетку под самый подбородок,
вторую расстилал на коленях и становился позади его стула.
На первое блюдо уха с расстегаями; ими всех обносили,
но перед Крыловым стояла глубокая тарелка с горою расстегаев.
Он быстро с ними покончил и после третьей тарелки ухи обернулся к буфету.
Емельян поднес ему большое общее блюдо, на котором еще оставался запас.
На второе подали огромные отбивные телячьи котлеты, еле умещались на тарелке, - не осилишь и половины.
Крылов съел одну, потом другую; приостановился, окинул взором обедающих,
потом произвел математический подсчет и решительно потянулся за третьей.
Громадная жареная индейка вызвала у него восхищение.
«Жар-птица! - твердил он, жуя и обкапывая салфетку. -
У самых уст любезный хруст. Ну и поджарено! Точно кожицу отдельно и индейку
отдельно жарили. Искусники! Искусники!»
К этому еще мочения, которые Крылов очень любил, - нежинские огурчики, брусника, морошка.
Крылов блаженствовал, глотая огромные антоновки, как сливы.
Первые три блюда готовила кухарка, два последних - повар из английского клуба, знаменитый Федосеич.
И вот подавался страсбургский паштет, - не в консервах, присланных из-за границы,
а свежеприготовленный Федосеичем из самого свежего сливочного масла, трюфелей и гусиных печенок.
Крылов делал изумленное лицо и с огорчением обращался к хозяину:
«Друг милый и давнишний, зачем предательство это? Ведь узнаю Федосеича руку!
Как было по дружбе не предупредить! А теперь что? Все места заняты!»
- «Найдется местечко!» - утешал хозяин.
- «Место-то найдется, но какое? Первые ряды все заняты, партер весь, бельэтаж и все ярусы тоже.
Один раек остался. Федосеич - и раек! Ведь это грешно!»
- «Ничего, помаленьку в партер снизойдет!» - посмеивался хозяин.
- «Разве что так», - соглашался Крылов и накладывал себе тарелку горой.
Но вот и сладкое.
«Ну, что? Найдется еще местечко?» - интересовался хозяин.
«Для Федосеича трудов всегда найдется. А не нашлось бы, то и в проходе постоять можно», - отшучивался Крылов.
Водки и вина пил он немного, но сильно налегал на квас.
Выходить из столовой Крылов не торопился, пропуская всех вперед.
Войдя в кабинет, где пили кофей, он останавливался, деловито осматривался
и направлялся к покойному креслу, поодаль от других.
Он расставлял ноги и, положив локти на ручки кресла, складывал руки на животе.
Крылов не спал, не дремал, - он переваривал.
Удав удавом.
На лице выражалось довольство.
От разговора он положительно отказывался.
Все это знали и его не тревожили.
Но если кто-нибудь неделикатно запрашивал его, в ответ неслось неопределенное мычание.
Кофея выпивал он два стакана со сливками наполовину, а сливки были -
воткнешь ложку, она так и стоит. Чай пили в девятом часу; к этому времени Крылов
постепенно отходил, начинал прислушиваться к разговору и принимать в нем участие.
Ужина в этом доме не бывало, и хотя Крылов отлично это знал,
но для очистки совести, залучив в уголок Емельяна, покорно спрашивал:
«Ведь ужина не будет?»
@темы: Интересности, Ссылки
-
-
02.01.2015 в 19:25