"...Намек. Это предложение к невынужденному действию сознания, которое только тот поймет, кто к нему готов. Но и готовность не означает принятия условий понимания".
читать дальше"Антиквариат — это старинные вещи, служившие опорой древним людям. Поистине, чтобы разумно распоряжаться вещью, нужно уметь опираться на нее. Не имея же в вещах опоры, непременно причинить себе вред. Сейчас невозможно лицезреть, как древние люди одевались и ели. Но, любовно созерцая их одежду и посуду, можно постичь их мысли и чувства. Ведь все люди одинаковы в том, что находят опору в вещах, а все вещи служат опорой друг для друга. Пища поддерживается посудой, посуда поддерживается столом, стол поддерживается циновкой, циновка поддерживается землей, а чем же поддерживается земля? Кто задумается всерьез над этим, тот поймет, что все сущее держится сообщительностью между человеком и небесами. Вся Поднебесная — одна “антикварная всячина”. Кто из людей обращается к малому и отворачивается от великого, тот, поистине, недалек умом.
Обращаясь к предметам старины, мы достигаем предела наших помыслов и вожделений. Человек наделен слухом, зрением, вкусом, обонянием, умом, сознанием и оттого не может не иметь влечения к звукам и цветам, и всяким ароматам. Встречая то, что ему любо, он радуется. Теряя то, что ему любо, он печалится. Посему, находя удовольствие в звуках, мы непрестанно стремимся услышать самые новые звуки мира, а, находя удовольствие в цветах, непрестанно стремимся увидеть самые яркие краски мира. Так же и обоняние наше влечется к ароматам. Вот почему людей, стяжавших богатство и знатность, влекут к себе жемчуга и шелка, пудра и румяна, пышные перья и меха, представления танцовщиц и певичек, драгоценные украшения, изысканные благовония и чудесные ароматы. Дни и ночи напролет услаждают они себя, забыв об удовольствиях иного свойства. Однако же Небо так распорядилось, что все длящееся в жизни становится нам в тягость и нас обременяет. Посему упоение вещами, достигая своего предела, обязательно открывает вам достоинства простоты и скромности, а крайнее возбуждение внезапно приводит нас к чистоте и покою духа. Стало быть, любители антикварных вещей любят изобилие цветов и звуков, но тот, кто до конца даст волю своим увлечениям, обратится к тому, что угодно разуму. Тогда он поймет, что в мире есть нечто беззвучное и лишенное аромата, но это — великий корень всего слышимого и наделенного запахом. Постигни же сей корень и воссоедини через него ветви, и тогда все звуки и цвета, и все имеющее аромат в мире обретет основу, и наше наслаждение никогда не исчерпает себя. Если же позволить увлечь себя течению преходящих чувств и не уметь возвращаться духом к корню всего сущего, рано или поздно все потеряешь, и тебя охватит отчаяние, которого и словами не высказать. Нет, так покоя в душе не обрести и судьбы своей не претворить. А не старинные ли вещи помогают нам обрести в душе покой и претворить свою судьбу?
Кто тешится антикварными вещами, тот исцеляет себя от недугов и продлевает свои годы. Однако же небрежно тешиться антикварными вещами нельзя. Надлежит сначала поселиться в уединенном домике — и пусть он будет находиться в городе, но в нем должны быть и покой нетронутого леса, и свежесть ветерка, и чистый блеск луны. Пусть будут подметены садовые дорожки, курятся благовония и журчит родник, а хозяин будет беседовать с высокоучеными и возвышенными духом мужами об искусствах и истине и неспешно насыщаться закусками среди цветов, залитых лунным светом, и бамбуков, и кипарисов. Тогда на отдельном столике, покрытом узорчатым шелком, можно выставить предметы своей коллекции и наслаждаться созерцанием их. Радость встречи с древними людьми способна смягчить ожесточившееся сердце и укрепить размягчившийся дух. Вот почему тот, кто тешится антикварными вещами, может исцелиться от недугов и продлить свои годы."
Дун Цичан. "Разговор об антикварных вещах" (пер. В.В. Малявина)
тот тем и утешается!
Про покой нетронутого леса, благовония курящиеся и высокоученых и возвышенными духом мужей - это сильно!
Жители Нью-Йорка – моряки. читать дальшеИх навигация проста и похожа на позывные в рубке радиста. Они назначают встречу, положим, на углу 89 западной улицы между второй и третьей авеню. И это, с непривычки, звучит так же загадочно, как: «67 градусов северной широты и 38 восточной долготы». Я только почти научился мысленно, по внутренней карте, определять где будет следующая точка маршрута,… как это знание мне уже больше не требуется. Потому что я еду в такси в конкретное место – аэропорт «Ла Гуардия».
Я покидаю Нью-Йорк. Город ошеломительно ворвавшийся в мой личный топ и твёрдо обосновавшийся там на первом месте. Сам удивляюсь: как странно, что я не побывал здесь раньше.
Знаешь, если тебе сейчас около 20 лет, не будь дураком, бросай всё и езжай в Нью-Йорк. Запри дверь на ключ. Купи билет. Прилети, приплыви сюда. Влюбись сначала в кого-то, а потом - в город. Или - наоборот. Учись. Знакомься. Чувствуй. Дыши.
Ты ощутишь себя Незнайкой, который может, по условиям игры, оказаться либо в Солнечном городе, либо на Луне. Но вдруг происходит сбой в матрице и ты очутишься в Зазеркалье. Это не твоя территория, а какой-то иностранной-странной девочки Алисы. Но тебе здесь нравится. И тебе предстоит тут жить.
Весь мир сразу обнимет тебя.
Ведь в этом, относительно небольшом городе уместились: болгарские кафе и ягоды годжи в шоколаде, итальянская пицца и горловое пение, тихая рыбалка и рейв на крыше, доска сёрфера и скандинавская водка, Чехов на Бродвее и Мхатма Ганди в комиксах и еще тысячи и тысячи вещей, которые тебе нравятся и не очень.
Вот мне уже не стать клерком-спекулянтом на Уолл-стрит. Я не буду учиться в Нью-Йоркской киношколе. Мне не быть местным рыбаком и не заходить по утру с уловом в порт Манхэттена. Вряд ли я, пьяный, лихой и глупый, в закоулках Бруклина набью дурацкую татуировку, которой буду потом стесняться всю жизнь. Мне не сидеть до утра в офисе на 45м этаже, сдавая полосу «Нью-Йорк Таймс». Не ходить по воскресеньям в церковь в Гарлеме, чтобы слушать госпел.
Такие мысли посещают человека, когда ему очень хорошо. Когда счастье имеет привкус тоски по тому мгновению, которое он сейчас проживает. Мгновению безвозвратно ускользающему. И человек вдруг так пронзительно чувствует, что жизнь, она - одна. Что даже, если существует реинкарнация, то ему не суждено вспомнить, как он пробовал на вкус вселенную и был перуанским индейцем, гасконским пастухом на ходулях, проводником на Монблане, моделью в Сингапуре, военным фотографом в горячих точках, бабушкой в большой семье в Нахичване, нищим мудрецом в Бангалоре, щедрым богачом-филантропом, грузинским тамадой, чилийским форвардом, креольской певицей, ветеринаром в саванне и изобретателем формул.
Ты не можешь прожить несколько жизней сразу. Максимум три-четыре и то, если повезёт.
Я слишком поздно открыл для себя Нью-Йорк. Не повтори мою оплошность. Все что я теперь могу – это приезжать сюда изредка, снимать квартирку с видом на реку и фонтанирующие светом в ночи небоскрёбы и, например, писать книгу. Это не мало. У меня есть своя жизнь и она славная. Порой я сам себе завидую, но… как бы я хотел приехать в сюда на двадцать лет раньше!
Я влюбился в этот город. А вот полюбить я его уже вряд ли смогу. Потому что любовь требует долгих отношений и взаимного проникновения. Дыхания в унисон. Постепенного узнавания друг друга. Усталости. Разочарования. Прощения ошибок. И восхитительных открытий вновь и вновь.
А у меня на это нету столько времени.
Да и желания.
У меня, в отличии от тебя - «не всё впереди».
P.S. Выдаю рыбное, во всех смыслах, местечко в Нью-Йорке. Шесть бройлерных устриц с бокалом шабли стоят 8$. А какой здесь суп из лобстера! А тар-тар! А макароны с сыром и гребешками! Но c друзьями все это в миллиард раз вкуснее.....
".....во время обучения читать дальшев Европейском гуманитарном университете, преподаватели учили меня одному очень простому правилу: всякое высказывание следует начинать со слова «вероятно». «Вероятно, то-то и то-то, вероятно, так-то и так-то». Мы никогда ничего не знаем. Мы далеки от истины. Мы можем лишь предполагать. Во время дебатов мы лишь высказываем свою точку зрения, и она, вполне возможно, неверна. «Вероятно, — настаивали мои учителя, — остается единственно допустимым портом отправления любой мысли». Все, что мы можем, — колебаться и задавать вопросы. Я сомневаюсь — значит, я существую. Признаться, я до сих пор остаюсь приверженцем этого абсолютного и ежесекундного сомнения.
Так вот, когда я перебрался в Россию, то тотчас столкнулся с оборотом «на самом деле». Почти все здесь начинали фразу с этого словосочетания.... ...С оппонентом из России, совсем не важно, либерал он или человек, который называет либералов «либерастами», как правило, очень сложно выдержать дискуссию. В России просто нет культуры сомнения. Большинство людей, с которыми я обсуждал эту тему, искренне полагают, что суть спора сводится к тому, чтобы переубедить «противника», но вовсе не к тому, чтобы хотя бы на шаг приблизиться к истине (если это вообще возможно)...
...всеобщая уверенность в собственном мнении объясняется еще и тем, что сомнение в России ошибочно принимают за слабость...
В общем, НА САМОМ ДЕЛЕ эта колонка о том, что мы разучились слушать друг друга. Мы разучились принимать чужую точку зрения. Мы разучились, если вообще когда-то умели, сомневаться в собственных мыслях. Нам нравится то, что мы говорим. Нам нравится чувствовать свою правоту. Нам нравится обманываться, будто мы знаем, как есть «на самом деле», и если так будет продолжаться и дальше, ничего хорошего ожидать не стоит. Впрочем, я, вероятнее всего, ошибаюсь". Саша Филипенко