[olsan]

"Гомункул, рожденный в страхе перед расхристанным,
волглым, противуевропейским пространством —
вот что сегодня производит на свет наше
литературное чудовище.

Прочитал несколько значительных произведений
современной отечественной литературы.
Так вышло.
Проза и стихи.
Не целиком, частично (уже неправильно),
поэтому впечатления предварительные.
Что-то мне понравилось, правда.
И хорошо, почему нет?
Не все же плеваться и злобиться.
Но вопросы — темные, метафизические,
скорбные вопросы — остаются.

Про Прилепина, про "Грех". Мне понравилось, как это сделано.
Автор с усилием, старательно расставляет слова —
и они оттого тяжелеют, обретают сущее значение.
Теперь это случается редко.
Крайне редко сегодня бывает успешно намеренное литературное действие.
Так-то выдуманных, вычурных текстов много, но это их "от ума"
невыносимо, слова не пролезают через глазницы.
А тут, у Прилепина, "от ума" — и получилось.
Стало быть, рассуждаю я про себя, качественная
профессиональная работа сегодня все-таки возможна.
Это отлично. Я в этом почти разуверился.
Литературное чудовище живо.

Это не касается содержания, темы и проч. прилепинского "Греха" —
тут все понятно и знакомо. Есть кое-какие попутные
(пространственные) рассуждения; о них чуть ниже.
Вес слов, царапающая материальность текста — это есть, и это есть хорошо.

Противоположное ощущение от быковского "Остромова".
Это какой-то ураган невесомостей, потоп слов, столь легких,
что большинство их остается на поверхности. Странное дело —
стихи у Быкова отличные, там легкость слов не мешает им кусаться
и травить душу, их крайняя подвижность вас постоянно увлекает,
а тут, в большом и скором тексте — не увлекает. Я тону.
С содержанием, с (пресловутой) темой у Быкова то же, что у Прилепина:
все это читано, знакомо, эта система бумажных координат не ими создана,
они пользуются давно освоенным литературным пространством,
и потому их тексты можно всерьез анализировать только
с точки зрения текстуры, "физических" свойств слова.

И вот метафизическое рассуждение, ради которого, собственно,
и затеяна эта запись. К первым двум авторам прибавляется Эппель
с рассказом "Дурочка и грех". Его я вспомнил, разумеется,
в рифму к "Греху" Прилепина — и, вспомнив, призадумался.
Рифма, кстати, значимая: и там и тут героя соблазняет-ужасает
сырая русская бездна, глухое лоно, от которого так и веет грехом.
Герои — они же авторы, всяк пишет о себе, от первого лица —
реагируют на этот соблазн по-разному. Эппель не боится бояться,
он пишет своим страхом; его отторжение здешней "женской"
глуши есть чувство формообразующее.
Прилепин, напротив, не хочет бояться, он, скорее, бодрится.
За этой бодростью угадывается политическая установка,
левая, разумеется. В результате его герой спасается от соблазна,
отчего образ спасенного делается (несколько плакатно) светел.
Но внутренним двигателем его текста остается тот же страх,
"городской" испуг, неприятие безмерной бессловесной пустоты.
<Южные окраины рязани — земли, оттого с маленькой буквы.
Слова покинули ее; столичному писателю в этих местах нехорошо, пусто, страшно.>
И Быков — в этом скрытое сходство всех троих — боится той же
потустраничной бездны.
Что он делает?
Заваливает бездну несчетными словами — невесомыми,
выеденными до кожуры его же ненасытной публицистикой.

Отстраняются все трое: в этом их общий "геометрический" код.
При этом Эппель честен, он не скрывает своих чувств.
Прилепин их как будто маскирует. Он вообще довольно
охлажден в своем синтезе нового (левостороннего) человека.
Он, кстати, очень городской, столичный автор,
его провинциальная бравада как-то не убеждает.
Оттого возникает ощущение, что он растит гомункул.
Его хорошо рассчитанный, качественный "советский" текст
в этом компоненте не вполне искренен.
Кого плодит Быков, пока непонятно.
Он, как рыба-луна, мечет икринки-слова миллионами".

Не читала ни одну из перечисленных книг...
Может, оно и к лучшему...